«Как сегодня соотносится творческая деятельность и выставочная активность? Художник работает постоянно, но ритм выставочной жизни обгоняет его, фатально сохраняя дистанцию отставания – ее можно сократить, но не ликвидировать. Если ты пишешь картину год, то это потерянный год – об этом помнит современный художник. Если твои шедевры остаются вне экспозиционного пространства – значит, и создавать их не имело никакого смысла.
Что бы ты ни делал, ты не должен исчезать из виду, если же ты не делаешь ничего, без стеснения демонстрируй это – в сущности, такова и есть позиция большинства людей, заявляющих сегодня о том, что занимаются искусством. На уровне манифестации это неплохо срабатывает, но на практике, находясь в галерейном, музейном пространстве художник неминуемо ощущает настойчивые требования, обращенные к нему. Он уже не может быть в полной мере свободен, он даже уже не является вполне собой – та среда, которая, казалось бы, должна быть не более чем вместилищем заранее заготовленных работ, становится проводником императивной воли социума в приложении к искусству. Иными словами, автор входит не в пустое пространство, но в область скрытых ожиданий, которые всегда оказываются обманутыми. Каждая сегодняшняя выставка в этом смысле представляет наложение двух выставок – состоявшейся и несостоявшейся, причем подлинный интерес ей придает способность художника овеществить образовавшийся «зазор». Но стоп, стоп! - мне не хочется, чтобы эта мысль была искажена метафизически. Здесь могут быть самые простые и понятные ситуации – «слишком красиво», «слишком примитивно», «слишком много политики/наготы/зеленого цвета», «слишком много/мало слишком больших/мелких работ». Художник может дать только то, что он дает, но когда его усилия приобретают форму выставки, даже в случае успеха диапазон ее воздействия простирается от «немного не то» до «совсем не то» (провалом будет простое заполнение/замусоривание среды). И здесь, как назло, к радости господ метафизиков всплывает допущение о существовании некой интеллигибельной выставки, которая и есть «самое то». Опровергнуть такое допущение можно, лишь показав ее как неосуществившееся – задача, чрезвычайно увлекательная для меня, поскольку значительная часть моих идей никогда не будут воплощены так, как я бы хотел их видеть. Сейчас именно физическое присутствие этой невозможности станет основным мотивом, который должен прозвучать.
Не случившееся вопреки всему обретает свою форму, и агентом-посредником здесь выступает Последний художник (сразу отринем пафосную репрезентацию художника как сверхчеловека – нет, перед нами, скорее, последний из всех художников). У описанного типа художника по определению не может ничего «случиться», т.е. успешно состояться – поэтому нет более действенного способа осуществить несуществующую экспозицию, чем доверить ему создание таковой. За последние годы у меня скопился целый ряд проектов, которые по тем или иным причинам не были реализованы – что-то осталось на уровне эскиза, что-то запечатлено парой строчек в молескине или просто мыслью, периодически возвращающейся ко мне с вопросом одного из героев Пазолини: «зачем создавать произведения искусства, когда так прекрасно просто мечтать о них». Но вот же он, Последний художник! – теперь я знаю, кому предложить почетную должность ассенизатора моего воображения…
Подчас имеющее назойливый характер присутствие Последнего художника в моих работах можно рассматривать как итог размышлений о том, что же собой представляет феномен творческого человека здесь, в России, и как эта странная фигура (а наш, местный тип художника очень странный – он вечно чувствует себя лишним, никчемным, всегда готов к неудаче... он точно инвалид в поиске костыля) ведет себя в культурном пространстве – на что он готов пойти ради того, чтобы заявить о себе... Мой герой в данном случае – некий анонимный артист (временами подозрительно напоминающий меня самого), осознающий эту свою никчемность и в желании преодолеть ее занимающий попеременно ту или иную позицию (к примеру, социально ориентированное реалистическое искусство), но всякий раз осознающий ее бессмысленность - и однако, он продолжает что-то делать, с отчаянием наблюдая, как его руки превращаются в бездушный инструмент, бесконечно воспроизводящий чужеродные штампы и матрицы. Все, что остается в данном случае – это либо отказаться/остановиться (но энергии у нашего героя вполне достаточно еще на десять жизней), либо добровольно признать все производимое полным фуфлом, оправдывая себя через критический комментарий. Именно эта критическая способность и является последней соломинкой “Последнего художника”».
Егор Кошелев, 2011